Или, подумал он, можно бы было заехать гаду в челюсть. Но он сомневался, что в нынешнем состоянии сумеет это сделать.
Но пока он глядел на Леона Хексли — о Боже, да! — у него в голове начали всплывать его воспоминания; связи, по-видимому, теперь формировались и без физического контакта.
Воспоминания разворачивались, раскрывая тайны. Хексли был в Афганистане вместе с Гордо Данбери и Дирком Дженксом. Все трое были там обращены, привлечённые реальными богатствами в этой жизни и обещаниями много бо́льших в следующей.
Леон Хексли был старше остальных, и ещё до начала войны в Афганистане работал в ЦРУ; ему было нетрудно по возвращении в Штаты занять высокое положение в Секретной Службе и со временем стать её директором, повышая и назначая Данбери и Дженкса туда, куда ему было нужно.
Однако они дожидались подходящего момента — пока США не будут деморализованы нападениями на Сан-Франциско, Филадельфию и Чикаго — для удара в самое сердце американского правительства. Данбери должен был уйти в ореоле мученика, убив Джеррисона. После этого Дженкс должен был убить Флаэрти или того, кто унаследует должность верховного главнокомандующего после уничтожения Белого Дома: два мёртвых президента на протяжении нескольких часов.
Сет с облегчением узнал из памяти Хексли, что в заговоре участвовали лишь три сотрудника Секретной Службы; завтра агенты снова начнут охранять его и его семью. Но сейчас…
Секретная Служба изначально была частью министерства финансов; Сет использовал этот каверзный вопрос в викторинах, которые устраивал для студентов в Колумбийском. С 2003 года она стала агентством министерства внутренней безопасности, а это «кабинетное министерство», находящееся в прямой юрисдикции главы исполнительной власти.
— Агент Доусон? — сказал он.
Пистолет всё ещё был у неё в руках.
— Сэр?
— Я повышаю вас в должности. Начиная с текущего момента вы являетесь новым директором Секретной Службы Соединённых Штатов.
Джен Фалькони лежала теперь на диване, положив голову Эрику на колени. Она прислушивалась ко всем голосам и переживала все воспоминания: свои, и ветерана по имени Джек, и каждого из тех, кого он касался на Мемориале Вьетнама, и…
И да, ночью было холодно, и Джек отправился в приют для бездомных. Там он вовлёк ещё дюжину, сперва касаясь, а потом, после того, как общее число достигло какого-то критического порогового значения, просто посмотрев.
Эриковы замысловатые настенные часы пробили полночь. Телевизор всё ещё был включён, начиналась новая программа. Джен засмеялась, и Эрик, связанный с ней, засмеялся тоже, как засмеялась и Никки, теперь уже в безопасности собственного дома, поскольку была связана с Эриком, и Люциус Джоно, связанный с Никки, и так далее, и так далее: смех распространялся не по цепочке, поскольку это больше не была простая последовательность звеньев, а по ветвящейся, растущей сети.
Новая программа, которую смотрела Джен и, соответственно, все остальные, была научно-рекламная — о надёжном способе гарантированно улучшить память.
Триггеры.
Стимулы, вызывающие воспоминания.
Всё индивидуально: аромат, характерный поворот головы, узор, вытканный на ткани, несколько музыкальных нот, вкус, прикосновение, слово. У одного человека они пробудят воспоминание; у другого — нет.
История даёт коллективные триггеры. Где вы были, когда услышали, что в президента Кеннеди стреляли? Когда Армстронг сделал свой маленький шаг, свой гигантский прыжок? Когда рухнули башни-близнецы? Когда взорвался Белый Дом?
Но даже это является триггером лишь для малой части населения мира. Однако есть и несколько глобальных триггеров — переживаний, общих для всех людей — на которых фокусируется разум большинства, которые помещают всех людей на одну страницу, настраивают на одну длину волны.
Изначально кольцо было замкнуто.
Потом — при помощи триггера как в переносном, так и в прямом смысле — оно разомкнулось. Несколько дюжин разумов, потом несколько сотен, потом несколько тысяч, потом ещё больше.
Многим из изначального кольца было трудно к этому приспособиться, но теперь каждый новый разум приветствовался, поднимался, поддерживался и охватывался бесчисленными другими, уже испытавшими момент первого соединения, пережившими его и теперь наслаждавшимися результатом. Волны покоя и нарастающей эйфории омывали каждого новичка, маня, расслабляя, принимая.
И всё же, несмотря на покой, который ощущали все, кто был связан, несмотря на безмятежность общей радости, изгнанного одиночества, всё ещё присутствовало что-то тёмное, что-то злобное, что-то внешнее.
Те, кто уже был связан, размышляли, рассуждали, обдумывали, пока…
Осознание, разоблачение — и решение.
Это безумие — помешательство, стоившее человечеству так дорого на протяжении такого долгого времени — не могло более продолжаться.
Иначе мир долго не выдержит.
Всё должно измениться — и измениться сейчас.
Но для следующего шага, следующего прыжка, по-прежнему нужен триггер: общий триггер, коллективный триггер, триггер, что охватит весь земной шар…
Дора Хеннесси в Мемориальной больнице Лютера Терри заснула где-то после шести вечера; она всё ещё не привыкла к смене часовых поясов. Часть её хотела остаться и посмотреть по телевизору речь президента Джеррисона, но она слишком устала.
Дора была так потрясена отменой операции пересадки и смертью своего отца — не говоря уж о досаждающих ей воспоминаниях Энн Дженьюари — что не удивилась тому, что проспала двенадцать часов. Однако в шесть утра она окончательно проснулась и даже решилась на утреннюю прогулку.